— Евгений Николаевич, в реанимации в хирургии лежит Флорик. Его прооперировали. Его мама просила вас навестить его. Может удастся хоть чем-то помочь.
— Что за операция у него была?
— Панкреатит.
Многое, если не всё, стало ясным. Отпустив пациента, я, извинившись перед ждущими в очереди и, сославшись на необходимость срочно быть в хирургии, поспешил в отделение. Поднявшись на третий этаж, я услышал громкие стоны, прерываемые вскриками. Это было мне знакомо. Так кричат люди с неуёмными болями в животе. По коридору, скорбно склонив голову и сложив в безнадёжности руки на груди, ходила взад-вперед Нина — жена Флорика. Мама его, тётя Сянька, в накинутом на плечи халате, стояла у подножья кровати. У изголовья стояла малолетняя дочка Флорика — Регина. Альбина была в коридоре.
Тётя Сянька, всегда дарившая мне в далёком моём детстве на пасху, крашенные Флориком, пасхальные галунки, повернулась ко мне:
— Женик! Подивись щэ ты! Може моя дитина шэ буде жити? Може, шо дашь, шоб его не так болiло? Зробе хоть шо-нибудь.
За свою сорокапятилетнюю врачебную жизнь я очень много раз слышал:
— Ну, сделайте хоть что-нибудь! Хоть как-нибудь!
Что-нибудь и как-нибудь я в жизни не делал. Или делал, или, если не мог, посылал в Кишинёв или Киев..
До сих пор меня не перестаёт жечь постыдное ощущение, что я предал, когда, приехавший издалека и теряющий надежду, молодой человек просил меня поехать в Сороки помочь старшей сестре, попавшей в больницу с кровоизлиянием в мозг.
Позвонив в Сорокскую больницу, я спросил о состоянии моей недалёкой соседки. Ответивший мне незнакомый врач неожиданно назвал моё имя, хотя я представился только фамилией:
— Евгений Николаевич! Пациентка с острым нарушением мозгового кровообращения. Она в глубокой мозговой коме. Ставится вопрос о целесообразности перевода её на искусственную вентиляцию легких. Чтобы отдать долг вежливости, можете приехать! Но к сожалению… Мы не всесильны… Понимаете?
Я его понимал, коллегу, которого я не знал, но который знал меня. Как я его понимал! У меня в это время в отделении лежала больная с тяжелейшим носовым кровотечением. Жизнь покидала её тело вместе с льющейся из носа и глотки кровью. Мне предстояло срочно наложить ей заднюю тампонаду носа через рот. Зверская, жестокая процедура, приравненная к операции, которую я не пожелал бы и врагу. Бросить пациентку и уехать мне не позволял закон и совесть.
Скомкав слова, я отказал единственному младшему брату единственной старшей сестры. Кроме ушедших в мир иной родителей, у них оставался единственный, ненамного старше, дядя. Очень далеко… И больше никого!
Младший брат сел в старую серую «Волгу». Машина тронулась. А я, с камнем в груди, пошёл спасать ту, которую можно было ещё спасти.
Чувствовал я себя в такие минуты всегда прескверно, в который раз при этом проклиная выбранную профессию и за бессилие что-либо сделать, хотя бы для облегчения участи безнадёжных.
А сейчас я стоял у подножья кровати Флорика. Лицо его было бледным, с каким-то сероватым отливом. Неестественно посветлевший лоб, как будто отражавший, накопленные за всю жизнь, откровения. Резко заострившийся нос. Но глаза! Глаза Флорика, всегда смотревшие проницательно, легко и доброжелательно одновременно, смотрели сквозь меня мутным взором, подёрнутым тусклой слёзной поволокой. Я уже много раз видел и умел оценивать такие взгляды. Выдержать их натиск всегда очень нелегко. После таких взглядов меня чаще всего ждала бессонная ночь. И самое страшное — эти взгляды не забываются.
Флорик меня не узнавал! По крайней мере, так казалось мне. Он смолк. В палате стало необычно тихо. В молчании пробежали несколько немых мгновений. Поблуждав по потолку, глаза Флорика остановились на мне. Я готов дать руку на отсечение! Он меня узнал!
— Люди! Вы люди или сволочи? Дайте воды! Хоть один глоток!
Я со студенческой скамьи знал, что единственный глоток воды у больных с ранениями живота и панкреонекрозом, является в ста процентах случаев последним. Таким больным почти непрерывно внутривенно льют жидкость, соли, кровезаменители и контрикал. Я, наклонившись к Флорику, начал оправдывать…
— Вы слышите? Дайте глоток воды! Перед смертью дайте глоток воды! Выпью и умру! Дайте же напиться! Ну что вам стоит?
Лоб Флорика в очередной раз покрылся испариной. К виску, как слеза, покатилась капелька пота. Флорик смолк. Глаза его были закрытыми. Как знакомы мне закрытые так глаза с запавшим овалом вокруг! Пропади ты пропадом, моя благородная профессия! Никак не могу привыкнуть!
Флорик замолчал. Казалось, он перестал дышать. Его голый, плоский, доскообразный живот с вертикальной наклеенной повязкой был неподвижным. Я, часто дежуривший в те годы по больнице, знал, что это такое. Ничего хорошего. Только грудная клетка его часто и мелко вздымалась в предагонийном дыхании. Я повернулся. Никому не глядя в глаза, вышел. Что-то промямлил застывшей в коридоре Нине. Уже, выходя из отделения, у лестничной площадки я услышал:
— Воды! Хоть каплю воды! Люди вы или нет?
Крики сопровождали меня до входа в поликлинику. До сих пор не могу себе ответить: крики звучали на самом деле или только у меня в голове? На следующий день 28 мая 1984 года Флорика не стало. Ему было сорок два.
За Флориком в восемьдесят восьмом 28 октября в результате автоаварии погиб мой двоюродный брат и друг Флорика — Боря Мищишин. Последним из четырех друзей-ровесников, после длительной тяжёлой болезни 5 августа 2011 года ушёл в мир иной — Саша Мищишин.
Из всех стихотворений Флорика, басен, монологов и сочиненных им песен сохранились, к глубокому сожалению, только стихи, прочитанные Альбиной и рождественские колядки, сочинённые и прочитанные им в 1982 году. Тогда нашему герою было сорок лет!